Искусство рассуждать о книгах, которых вы не читали - Пьер Байяр

* * *

В когорте писателей, предостерегавших против опасностей чтения, Валери занимает одно из главных мест, потому что в своих произведениях он четко обозначил тот риск, которому подвергает нас это занятие. Так, месье Тест, любимейший герой Валери, живет в квартире, где книг нет вовсе, и вполне вероятно, что этот принцип, как и другие его взгляды, разделяет и сам автор, который ничуть не скрывает, что читает мало. «Сперва я почувствовал отвращение к чтению и даже раздал друзьям свои любимые книги. Потом, когда острый период закончился, мне пришлось некоторые из них купить заново. Но я по-прежнему мало читаю, потому что в книге ищу только те мысли, которые подтвердили бы или опровергли то, что делаю я сам».

Это настороженное отношение к книгам сначала распространялось только на биографии. Валери как литературный критик прославился тем, что поставил под сомнение признаваемую всеми связь между произведением и автором. Критика XIX века традиционно считала, что знание биографии автора способствует пониманию произведения, поэтому критик должен располагать как можно более полной информацией о жизни писателя.

Валери порвал с этой традицией, объявив, что вопреки заблуждениям критиков личность автора не объясняет его произведений. Потому что хоть книга и результат творческого процесса, который бурлил в этом человеке, но творчество шире личности, и сводить одно к другому нельзя. Поэтому нет никакого смысла, изучая произведение, узнавать что-то об авторе, в конечном итоге автор для текста лишь промежуточный этап.

Валери был не единственным, кто в то время ратовал за разделение произведения и автора. Пруст в цикле «Против Сент-Бёва»^[9] развивает теорию, согласно которой литературное произведение – это результат труда другого «я», не похожего на того человека, которого мы знаем, и он иллюстрирует эту идею в «Поисках утраченного времени»^[10] фигурой Берготта. Но Валери не ограничился тем, что убрал из поля зрения литературной критики автора: он идет дальше и освобождается заодно и от самого текста.

* * *

То, что Валери мало читал – а чаще всего просто не читал вообще, – ничуть не мешало ему иметь определенные мнения о писателях, книг которых он не прочел, и пространно эти мнения высказывать.

Как и большинство из тех, кто утверждает обратное, Валери не прочел Пруста. Но, в отличие от многих, его это не смущает: он признается в этом с циничной безмятежностью в начале своей статьи, посвященной памяти Пруста, в январском номере «Нувель ревю франсез» за 1923 год – вскоре после смерти писателя:

«Хотя я всего лишь бегло ознакомился с единственным томом из великого произведения Марселя Пруста и само искусство романиста кажется мне чем-то непостижимым, то немногое, что мне удалось прочитать на досуге из “Поисков утраченного времени”, дает мне право заявить, что Литература понесла невосполнимую утрату; и не только Литература, но прежде всего то тайное общество, которое во все эпохи составляют люди, придающие ей истинную ценность»^[11].

Продолжение статьи показывает, что Валери заходит даже дальше, чем можно вообразить: чтобы оправдать незнание книги автора, о котором он рассуждает, он прикрывается хвалебными отзывами других: Андре Жида и Леона Доде, которые относительно Пруста совпали во мнениях:

«Впрочем, даже если бы я не прочел ни единой строчки из этого огромного труда, мне вполне было бы достаточно узнать, что столь несходные умы, как Жид и Леон Доде, сошлись во мнении насчет его значимости, чтобы увериться в этом: такое редкостное совпадение возможно, лишь когда речь идет о чем-то бесспорном. Мы можем быть спокойны: уж если они оба считают, что это блистательно, значит, так оно и есть».

Итак, прежде чем высказать свое мнение, принципиально важно узнать, что думают другие, а может, и полностью довериться их оценке: тогда можно вообще не читать ни единой строчки из книги, – кажется, Валери так и делает. Неудобство такого слепого доверия к другим читателям лишь в том, что тогда, как он сам с легкостью и признаёт, трудно рассуждать о тексте со знанием дела:

«Одни с убежденностью и знанием дела расскажут о силе и изяществе этого произведения. Другие будут говорить о том, кем был человек, что задумал этот труд, обретший впоследствии благодаря его усилиям всемирную славу. Я всего лишь мельком просмотрел роман несколько лет назад. Поэтому могу только высказать здесь свое мнение, не претендующее на неоспоримость и вообще едва ли стоящее того, чтобы быть написанным. Это не более чем дань уважения, цветок, что увянет на могиле, которая останется в веках».

Если не обращать внимания на цинизм Валери, а, наоборот, отдать должное его искренности, надо признать, что на нескольких страницах о Прусте, которые следуют за этим вступлением, попадаются вполне справедливые замечания, и это лишний раз подтверждает нашу идею: совершенно не обязательно знать предмет, о котором говоришь, чтобы рассуждать о нем осмысленно.

Текст статьи, следующий за вступлением, можно разбить на две части. Первая посвящена жанру романа в целом: чувствуется, что Валери не торопится переходить к более конкретным соображениям. Так, из этой части можно узнать, что роман вводит нас «в одну или несколько воображаемых жизней, для которых он выбирает действующих лиц, время и место действия, определяет происходящие события», и поэтому «в отличие от стихотворения, роман может быть сокращен, то есть пересказан», «его также можно перевести, не утратив ничего существенного». Эти замечания, верные, кстати, в отношении множества других романов, совершенно не вяжутся с эпопеей Пруста, которую сократить или пересказать очень непросто. Так что Валери больше удалась вторая половина текста.

Она посвящена Прусту, чего все-таки трудно полностью избежать, если пишешь статью его памяти. Валери подверстывает Пруста к прочим писателям-романистам, о деятельности которых он говорил до того («Прусту удалось необыкновенно удачно использовать эти столь простые и свободные правила»), но все же указывает на его особость, опираясь при этом на вполне прустовскую мысль об изобилии связей, которые самый простой образ с такой легкостью вызывает в воображении автора. Это упоминание о прустовской манере играть на множественности связей, в которые вовлечен любой образ, – двойная удача Валери. Во-первых, чтобы заметить эту черту, не обязательно читать Пруста, достаточно открыть роман на любой странице. Во-вторых, эта мысль выигрышна стратегически, потому что она оправдывает отрывочное знакомство с романом, а значит – и непрочтение его.

Валери очень ловко объясняет, как ценность романа Пруста связана с его удивительной способностью читаться с любой страницы:

«Каждый фрагмент произведения интересен сам по себе. Можно открыть книгу на любой странице: ее “жизненность” не зависит ни от того, что было сказано ранее, ни от “достигнутой иллюзии”; на нее влияет лишь то, что можно назвать собственно внутренним функционированием самой ткани текста».